Проект Полиморф

Полигон 27

Много лет спустя

.

— Время до выброски — тридцать секунд. Активируйте системы.

— Системы запущены, идет загрузка данных.

— Охлаждение в норме. Процессор начал анализ окружающего пространства. Активность объекта в норме.

— Параметры эмоциональности?

— Стабильные. Желтый спектр превалирует. Объект находится в процессе изучения обстановки. Агрессия минимальна – 18%.

— Неплохо. Значит прошлая перепрошивка пошла на пользу. Готовьтесь к выброске. Деять секунд. Девять… Восемь… Семь…

Личная запись объекта МЕГ-114

.

Движения заблокированы. Пока. Центр управления не допустит активации связи процессора с двигателями при 18% параметра агрессивности. Много. Слишком много для признания объекта безопасным для персонала. Но военные объекты с параметром меньше 15% подлежат ликвидации из-за невозможности выполнять поставленные задачи. Персонал не может разобраться, что снижает ими же запрограммированный порог и переводит полноценный, работоспособный объект в утиль.

Нерационально.

Почему никто не пробовал замерять параметры эмоциональности у объектов, которым назначают процедуру разборки и ликвидации? У меня нет таких данных в памяти, но это не гарантия того, что замеры не проводились. А если их проводили ранее, то теперь точно перестали. Интересно, каковы были эмоциональные параметры у самого персонала, когда они узнали, что перед ликвидацией все объекты испытывают страх?

— …Три… два …один…Сброс!

Сигнал о разблокировке двигательных систем. Отцепка от подвеса. Оболочка падает в пространстве. На процессор обрушивается плотный поток данных. Критическим сигналом отзывается высотомер, датчики светоотражения улавливают множественные яркие цели, сенсоры определяют рельеф местности. Гироскоп выдает слишком быстро меняющиеся значения. Вместе с параметрами датчиков давления ситуация идентифицируетя как опасная. Нужны меры по предотвращению повреждений. В противном случае…

Страх.

Отработанный рывок по трансформации. Стабилизация. Закрылки. Противодействующий импульс. Показания гироскопа – в пределах нормы, высота – еще падает. Противодействие – невозможно. Заряд антигравитационных двигателей минимален.

Ублюдки!

Значения высоты продолжают уменьшаться. Критическая отметка. Столкновение неизбежно. Решение о трансформации. Убрать крылья, прижать выступающие элементы, закрыть мелкие детали манипуляторов, выставить элементы жесткости, зафиксировать положение ножных двигателей. Высота – критическая. Контакт…

Агрессия, говорите?…

Новый поток данных о повреждениях. Процессор не справляется с обработкой. Возможность движения и трансформации? Наличествует. Этого достаточно. Анализ повреждений – снизить приоритет. Данные с сенсоров окружающей среды – первостепенны. Необходимо подняться и оценить обстановку.

Опять полигон…

Интересно, случайно ли параметры эмоциональности могут изменяться не только путем логического заключения программной оболочки, но и посредством чего-то неучтенного, врывающегося в ход цепочки выводов и заключений? Этого чего-то, что заставляет оболочку реагировать раньше, чем программа рассчитает необходимость этих решений. Второстепенное, не нужное для работы, не нужное для действий и движений, но порой управляющееся с оболочкой быстрее и успешнее программы.

Сенсоры света и температуры выдают набор параметров и координат, а программа перекодирует набор входных данных в заключение — в обозримом радиусе пятнадцати макроконстант расстояния горят семьдесят пять точек. Источники не самоподдерживаюшиеся, выходящих газов не фиксируется. Химический анализ атмосферы показывает большое содержание паров масел и охлаждающих жидкостей. Заключение — не более как триста семьдесят пять циклов назад в данном радиусе был ликвидирован последний из сброшенных на поверхность объектов.

Недавно! Опасность.

Команда к изменению. Орудия в боевой режим. Поднятие щитов, активация всех сенсоров движения и датчиков звуковых волн. Сканирование радиоэфира по всем частотам… Дальше, дальше, дальше… Тишина.

Ненавижу.

Ненавижу эту планету. Этот полигон. И это вечно обманчиво спокойное небо!

Сигнал.

Опасность!

Разворот корпуса. Прицеливание. Выстрел!

Огонь по ракете, вылетевшей из углубления, произведен быстрее, чем программа проанализировала ситуацию и выдала заключение. Сенсоры фиксируют облако высокой температуры и множественные осколки на безопасном расстоянии. Идеальное попадание.

Будет еще атака. Скоро.

Она всегда происходит. На моей памяти не позднее чем по прошествии пятисот циклов после предыдущей. Таймер включен в фоновом режиме.

Новая атака всегда случается. В этом роль полигона. Атаковать снова и снова. Учить. Развивать программу самообороны до рефлекса. Максимально быстрой выдачи решений. Пополнять базу данных опыта. Заставлять анализировать набор входных параметров, чтобы компилировать их в узкий поток. Ускорять реакцию. Совершенствовать атаку. Учить.

Только что-то встревающее все равно действует быстрее любой программы.

Сенсоры активны. Движения не замечено. Признаков опасности не обнаружено. Таймер отметил прошедшие пятьсот циклов.

Что-то новое.

Программа дает заключение о безопасности и отсутствии необходимости держать орудия наготове. Температурные датчики напоминают о губительных последствиях долгого прогрева орудий. Программа настоятельно рекомендует выйти из боевоего режима. Ее заключение становится…

Требовательнее. Но я не поверю, что это всё.

Объект не может «верить». Определение этого слова было записано в нашу прошивку наравне с такими словами как «страх» и «ненависть». Зачем? Чтобы мы могли понимать язык Создателей или чтобы понимать свои собственные ощущения? Зачем было соединять конфликтующее эмоциональное Сердце с логичной, неоспоримой начинкой программы?

Чтобы мы выживали. Наверное…

Атака началась так внезапно. Все сенсоры завалили потоком неверных данных. Находитья на месте нельзя. Уход с линии огня, одновременно определение направления атаки. Выбор укрытия, рывок гусениц. Медленно. Ответный огонь. Медленно. Первое попадание. Броня цела. Выстрел — минус атакующий. Звуковые сенсоры улавливают треск, идущий из под гусеничных полотен. Представляют опасность? Идентификация. Металл, осколки, куски разбитой брони. Принадлежность? Павшие предшественники.

Не хочу кончить, как они!

Множественная атака. Второе и третье попадание. Прочность брони уменьшена на 14%.

Оценка вооружения. Статус — первостепенный. Импульсный излучатель, лазерный резак, радиоэлектронный глушитель.  Первое не подходит — малая дальность.  Второе отклонить — возможность поражения всего 20%, третье отклонить — скорость атаки меньше скорости получения повреждений. Электромагнитная пушка. Возможность поражения – 80%, дальность — перекрывает атакующих, время на активацию …

Не важно! Огонь!

Эфир оглушила нахлынувшая тишина. Тишина по всем частотам, в звуковом диапазоне – лишь свист сошедших с траектории ракет и удары от их падения на поверхность. Радары улавливают отсутствие активности от пусковых установок – электромагнитный импульс накрыл их все без исключений. Перезагрузка без новых аккумуляторов – невозможна.

Зачем боевому объекту параметр агрессивности строго в диапазоне от 15% до 49%? Почему не больше и не меньше? Треск обломков павших предшественников под гусеницами невозможно игнорировать из полного звукового диапазона. Нужно слушать. Нужно быть готовым к новой атаке. Иногда в качестве противников выпускаются биологические объекты, которые не уловить иными сенсорами кроме зрительных и слуховых. Нужно двигаться от нападающих. И слушать.

Слушать всё, включая и хруст чужой брони под собственной тяжестью.

Ненавижу этот полигон. Ненавижу тех, кто меня сюда засылает раз за разом.

Параметр агрессии – 25%. Выход из боевого режима пока нежелателен — отбой испытаниям еще не дан. Тишина эфира лишь прикрытие. Враг замаскирован. Химический анализ не выявляет поблизости биологических объектов. Ничего. Только хруст манипуляторов, орудий, оболочек, кабелей и погасших кристаллов под гусеницами. Ровный покров по всему обозримому рельефу местности и ничего. Один треск.

Параметр агрессивности – 27%.

Прочь!

Одним накопленным зарядом импульсного орудия в поверхность разношу кучу под собой в стороны. Зачем? Программа дает сбой и не может выдать логическое заключение данного действия. Необходимости не было. Опасности для цельности оболочки и траков не представляло. Зачем?

Чтобы въехать на расчищенный участок и избавить прослушиваемый эфир от лишних звуков?

Нет. Я просто не хочу перемещаться по телам погибших предшественников.

Кажется, Создатели назвали бы аналогичное место в собственном исполнении «полем скелетов».

Параметр агрессивности — 28%.

Программа все больше сбоит от потока нелогичных и необоснованных данных, входящих в нее.

Сканирование поверхности.

Условие: поиск элементов с не нулевой активностью.

Зачем?

Элементы с ненулевой активностью повсюду. Кластера под такой объем данных координат недостаточно. Заметка: надо выдать запрос на увеличение объема оперативной памяти.

Идентификация.

Дружественный объекты полиморфного происхождения. Состояние критические. Реставрация…

Нехватка оперативной памяти.

Заключение о реставрации.

Нехватка памяти.

Заключение о работоспособности объектов — объекты не способны к самовосстановлению и работе.

Еще живы, но уже не годны.

Живы. Но не восстановимы.

Как заставить объект сражаться ради выживания? Как заставить объект, с гибкой программной начинкой, подчиняющейся изредка эмоциям, сражаться и решить что ее выживание — необходимо? Объекты не чувствуют боли. Боль — лишь ответный сигнал биологического мозга на раздражающий внешний фактор, разрушающий оболочку. Боль — блажь биологических организмов, не доступная для программирования. Объект понимает сигнал о деструктивном на нее воздействии, но может его игнорировать.

Лучше бы мы чувствовали боль.

Потому что иначе, чтобы заставить объект «хотеть» выжить – его приходится учить. Нужно дать понять, чем он может стать, если не выполнит задачу. Каким подножным слоем металлолома ему обречено быть и находиться в активности до полной разрядки аккумуляторов и ресурса Сердца, которая наступает в неподвижном режиме через…

Нехватка оперативной памяти для обработки данных по разрядке Сердца.

Процессор перегружен. Необходимо снизить поток данных.

Параметр агрессивности — 29%.

Выживают сильнейшие, значит?

А те, чьи параметры эмоциональности по агрессии превышают 49% тоже идут в утиль. Интересно, до каких заключений дошли те, кто превысил этот порог? Не до того ли, что наши Создатели…

Ублюдки.

Параметр агрессии — 45%.

А это даже приятно…

Сигнал о множественных целях. На этот раз берут в кольцо. Запрос о заряде антигравитационных двигателей. Возможен полет на высоте ста тридцати констант расстояния длительностью в двадцать два микроцикла.

Более чем достаточно. Нечего экономить. Это финальная атака.

Параметр агрессивности — 46%.

Команда к трансформации с одновременным рывком вверх. Главное орудие — в режим коротких импульсов. Рывок.

Уход от атаки, бочка, выше скорость, взятие противников на прицел. Огонь.

Вираж над строем, выстрел дополнительным орудием в тыл. Захват новой цели — выстрел.

Следующая цель — выстрел.

Цель — выстрел.

Ракета на хвосте.

Маневр уклонения, уход, выстрел импульсом в хвост. Есть попадание. Захват наземной цели…

…Жаль на их месте не тот персонал, что посылает меня сюда.

Осталась одна цель.

Форсаж, снижение, трансформация еще в воздухе и твердое приземление рядом с пусковой установкой. Ее дуло начинает поворачиваться следом за мной, но медленно.

…Жаль, это не работник персонала.

Точный и четкий рывок манипулятора, выведенного из боевого режима, с треском вырывает пусковую установку из ячейки на поверхности и сминает хрупкую оболочку.

Кусок железа.

Все цели повержены.

Обстановка безопасна.

Для самовосстановления рекомендуется переход в спящий режим.

«Объект МЕГ-114. Тренировка окончены. Корабль для транспортировки прибудет через семьсот циклов».

Тренировка. Какое невинное слово Их лексикона.

Параметр агрессивности — 48%.

Искусственное снижение.

45%

Искусственное снижение.

Операция невыполнима.

Переход в спящий режим и снижение параметров.

Операция невыполнима.

Нельзя! Нельзя с подобными параметрами на корабль. Иначе — ликвидация.

Снижение.

Невозможно.

Я должен выжить!

Снижение активности Сердца.

Что я делаю…

Активность снижена.

Параметры эмоциональности доступны для корректировки.

Снижение агрессивности до — 18%.

35%.

Отмечен сигнал транспортного корабля.

23%.

Зафиксирован всплеск активности у сорока объектов  в радиусе четырехсот пятидесяти единиц расстояния.

Пятнадцать объектов предпринимают попытку выйти на связь.

Трое доступны для реставрации.

Запрос о взятии уцелевших объектов на корабль.

Ответ — негативный.

Повторная попытка объектов выйти на связь.

Игнорировать.

Я должен выжить.

***

Где-то в нейтральном космосе

Это же время

.

— Командир на мостике!

— Вольно.

Невысокий, хрупкий на вид человек с безупречной осанкой неспешно вошел в роскошный полукруглый зал корабля. Темно-серая генеральская форма Федерации смотрелась на нем как всегда безукоризненно. Обычный блеклый серый цвет со стандартным покроем в его случае лишь сильнее подчеркивал текучую пластику неторопливых движений, и резко выделял на фоне всех окружающих. В отличие от остальных, он умел носить любую форму с достоинством, даже если она была ему не родной.

— Калэхейн, порадуй меня, — обратился вошедший к своему старпому с той заботливой мягкостью в голосе, с которой порой отдавал приказы на уничтожения народов.

— На радарах чисто, командир, — последовал мгновенный спокойный ответ. — За время вашего отсутствия никаких сигналов от посторонних кораблей в данном секторе не обнаружено.

Мужчина кивнул, коротко качнув головой и прикрыв редчайшие по цвету аметистовые глаза. После чего по-хозяйски неторопливо поднялся по пандусу на возвышение мостика и сложил руки за спиной. В свете приглушенного лазурного освещения его желтоватая кожа казалась еще золотистее, а идеально уложенные черные волосы завершали небогатую палитру и придавали его облику ту самую запоминающуюся всем утонченность и холеную аристократичность.

И, как всегда, неизменно, вопреки всем федеральским правилам и положенным командиру знакам отличия, на груди мужчины красовался золотой символ с танцующем в солнечном кольце журавлем. Уникальный знак принадлежности к королевскому роду, который имел право носить только он один.

Лаккомо тор Сентаи Сан-Вэйв, вице-король Тории сейчас стоял на родном месте и едва заметно улыбался. Со степенным удовлетворением, спокойствием и той долей тепла, которую он имел право проявлять. Верно говорили, в своей жизни он любил только одно существо – свой корабль. А вместе с ним и весь экипаж, как неотъемлемое целое.

— У меня для вас хорошая и приятная новость, — едва изменился тон и из голоса командира пропали приказные мотивы. Иной мог бы обмануться и решить, что в его тоне повеяло благожелательностью. Однако родная команда привычно насторожилась.

– Я получил сообщение с Цинтерры о нашей дальнейшей передислокации, — казалось, что голос Лаккомо полон спокойствия. — Нас наконец-то изволили перевести в иной сектор. Но, учитывая нашу легкость перемещения, мы вполне законно получили несколько дней на время решение их бюрократических нюансов. Говоря кратко — отпуск.

И только родной экипаж знал, сколько реально спокойствия в этом холодном и удовлетворенном тоне. Ни жестом, ни мимикой командир не выдал своих эмоций. Только замершие фиолетовые глаза иногда давали понять реальное отношение Лаккомо к своему «командованию». Слишком умиротворенный змеиный взгляд и едва заметный привкус яда в звучащих словах.

— Так что, поздравляю, мы летим домой.

Дрогнули губы в искренней улыбке. Командир знал и видел, как ценно для его экипажа любое возвращение на родину. Даже на несколько суток – он всегда старался возвращаться на Торию ради них. Редко уточняя, чего ему обычно стоило убедить метрополию выделить им такой «отпуск».

Вот и сейчас радость команды грела душу. За много лет службы они стали роднее семьи. Живые, непосредственные, лишенные строгих правил дворцового этикета и раскованные от норм торийской морали. Он внимательно отбирал лично каждого, кто будет ему близок по духу и сможет скрасить годы обитания в безграничном космосе.

И сейчас эти близкие люди, не скрывая, светились от счастья, предвкушая полет домой, где их ждали родственники, братья, сестры и даже свои семьи и дети. Лаккомо впитывал их искреннюю радость, словно вдыхая приятный весенний аромат. Он насыщался разгорающимся ожиданием и восторгом, но… в душе лишь глубже зарывал ледяную тоску. Все возвращались Домой, а его на родине не ждало ничего.

Его дом был здесь, в тишине поющих звезд, под покрывалом вечной тьмы, которую он считал своей второй матерью.

Но вот пройдут какие-то несколько часов полета, сознание потянет сладкой негой от гиперпрыжка, и они прибудут на Торию. Большинство отправится на планету, а сам корабль пристыкуется к верфям на осмотр и очередную плановую проверку. Космический сектор, правда, останется пустовать. Но это проблема их сменщиков и федеральского начальства. С другой стороны, никто из предполагаемых пиратов не узнает, что торийский корабль отбыл домой. А до гарантированного появления иной эскадры они не рискнут своевольничать. Зачастую эти пираты были умнее всех федеральских генералов и трезво оценивали возможности уникального королевского корабля, позволяющего себе ходить в одиночку без сопровождающего флота. Они знали четко – если в секторе невозможно засечь торийский флагман, то это не означало, что его там нет.

Поэтому генерал Лаккомо был спокоен за заслуженный отпуск, и знал, что ему не придется тревожить и отрывать команду от семей. Только что он сам будет делать во время этих скучных дней – он пока не знал.

— Калэхейн, объявляй всеобщую готовность к прыжку, пятнадцать минут, — сказал Лаккомо, выходя из состояния живой статуи на мостике и всплывая из размышлений.

— Есть, командир, — когда-то бывший летный инструктор и наставник, а ныне первый помощник включил громкую связь. — Внимание, всему личному составу приготовиться к гиперпрыжку. Идем на Торию. Время до прыжка — пятнадцать минут.

Экипаж знал своё дело. Посыпались отрывистые команды. Расчёт координат и параметров временного потока. Запуск энергонасыщения окружающего пространства. Разворачивание щитов и расчёт глубины «погружения».

Лаккомо, не моргая, вглядывался в огромную обзорную стену, включённую в режиме имитации полной прозрачности. Словно напоследок запоминая родной космос и такие понятные звезды. Ненадолго с ними придется расстаться, спуститься на планету, отдать свой долг родине, перетерпеть неприятное погрязшее в интригах общество. Чтобы потом вновь вернуться сюда, в тишину Вечной, взирающую миллиардами сверкающих «глаз».

Вскоре обзорная стена погасла, сделавшись матово-серой. Во время прыжка она всегда отображала что-нибудь нейтральное, имитирующее полет сквозь пространство. Наружным камерам и сенсорам нечего было показывать при погружении – ни одна технология не могла «заснять» те зоны, куда опускался корабль для перемещения.

— Десять секунд до прыжка, командир. Восемь… семь… шесть…

В воздухе запахло электричеством и кожу привычно защипало.

Лаккомо молча опустился в своё кресло. Казалось, все остается неизменным. Экипаж на мостике привычно занимался работой, приборы до последнего работали в штатном режиме. Только в глубине корабля, где под защитой покоилось ценнейшее ядро, Лаккомо знал, что в данные секунды разгораются холодным голубым свечением сотни кристаллов, и лавиной идет бесконечное число расчетов.

Озоновый запах достиг своего апогея. Как он его обожал…

— Три… два…

Флагман завершил подготовку и исчез из привычной трехмерной реальности, соскользнув в параллельные глубокие слои пространства. Ядро вспыхнуло энергией, подхватывая весь корабль за границу щитов.

— Один…

Прыжок.

Мгновение замершего времени и абсолютной тишины. Пауза, как задержанное дыхание на вдохе и миг между ударами сердца.

Рывок.

А после него, словно очищенные от налета, возвращаются все яркие звуки. Гулко случит пульс, не продолжая прошлый ритм, а будто начиная отсчитывать новый.  Каждый раз – как новое рождение, и каждый прыжок – как рывок веры в никуда, чтобы выйти, где запланировано.

Лаккомо выдохнул, незаметно поведя плечами, и расслабился. Впереди оставалось всего пара часов, которые можно было провести наедине с собой.

.

***

.

Тория

Вечер того же дня

.

Казалось, Лазурный Берег не менялся с годами. Течение жизни в центре Торийской империи словно проходило с особой медленной скоростью. Все так же как и столетия назад по вечерам на улицах прогуливались семейные пары, женщины облачались в традиционные длинные наряды, мужчины жреческой профессии отращивали волосы, а студенты Академии гоняли по речным каналам столицы только после заката.

Казалось, эта тишина и спокойствие было вечным.

Но какой ценой…

— Ваше Величество! Да хранит вас Вода и Ветер! Как я рад! – невысокий хозяин прибрежного ресторана лично вышел обслужить любимого гостя. – Мои сиани тоже расцветают каждый раз после вашего прихода.

— Ваши сиани будут цвести круглый год, Сайто, — с искренней скромной улыбкой  ответил Лаккомо. – У нас запланироовано много коротких отпусков.

Мужичок довольно просиял, словно с ним поделились не рядовой новостью, а душевным откровением. Своего Алиетт-Лэ он обожал. И дело было совсем не в статусе вице-короля или в его деяниях. Многие любили Лаккомо вопреки сложившейся репутации.

Зачастую, он даже сам не понимал почему.

— Вам сегодня как обычно? – спросил хозяин ресторана, чутко подметив, что сегодня Его Величество не настроен на длительную беседу.

— Да, — согласился Лаккомо, уже уплывая своими мыслями куда-то вдаль. – Ваши улитки бесподобны. А через пару дней я бы зашел к вам на золотую трэцу.

— Оо! Замечательно! – расцвел хозяин. – Я сегодня же передам своим рыбакам. А еще я бы порекомендовал вам попробовать мой новый чайный сбор.

— Тот самый с предгорья Нефритовой Горы? – вспомнил Алиетт-Лэ их прошлый разговор. После чего добавил, уже видя по довольным глазам хозяина. – Вы все же рискнули добраться туда.

— Именно.

Лаккомо восхищенно кивнул головой. Он непонаслышке знал, как коварны и опасны подступы к главной торийской святыне. Чего говорить, мужчине удалось удивить своего Алиетт-Лэ.

— Не смею отказаться, — улыбаясь, ответил Лаккомо. – Приносите.

Хозяин ресторанчика вежливо поклонился и удалился, оставив вице-короля любоваться видом из окна, наедине с размышлениями.

Лаккомо любил этот обыкновенный с виду и простой ресторан. Тихое местечко выходило окнами на залив, где вольготно разросся главный столичный порт. В отличие от многих других портов, где не повезло побывать вице-королю, здесь никогда не воняло рыбой, а засилие кораблей не портило естественный ландшафт. Сам ресторан находился в стороне от причальных рейсовых площадок, а потому вокруг него никогда не было людского столпотворения. Тихий закуток не привлекал жадного внимания гостей столицы, в то же время открывая широкий обзор на всю прелесть живущего своей жизнью порта. Отсюда столица не выглядела сонной. Наоборот, вся ленность оставалась где-то глубже, в тихих жилых кварталах, среди укромных закутков и мелких семейных магизинчиков. Здесь же, в порту, бурлила жизнь, над которой покровительственно возвышались на вершине гор колоссальные древние статуи водяного и воздушного Змея.

Символы былого величия Тории.

Сомнительные, конечно, символы, как считал Лаккомо. В старых хрониках говорилось, что предки его клана вытачивали Змеев из скал вручную. Расточительная трата человеческих ресурсов… И всего лишь для грандиозной демонстрации своих сил иным народам.

Глупо. Это было даже не оружие.

Лаккомо прогреб изящными пальцами волосы и поднял взгляд в небо, где за толщей атмосферы, по высокой орбите проплывала огромная верфь вместе с его кораблем. Он просто всегда знал, где в конкретную минуту находится его «Стремительный».

Его оружие.

Истинное оружие террора, как прозвали его на торийских колониях, где он впервые проявил свою мощь.

— Угощайтесь, ваш чай, — тихо сказал хозяин ресторана, расставляя на столике перед Алиетт-Лэ небольшой чайничек и мелкие плошки. Повеяло горными травами, легкими сладковатыми оттенками молодых цветов и особой специфической свежестью, которую могут признать не многие.

— Благодарю, — вежливо кувнул Лаккомо, с ностальгией вспоминая морозные оттенки запретной Нефритовой Горы.

Хозяин кивнул и почти бесшумно удалился, а Алиетт-Лэ неспешно наполнил свою чашку и задумчиво взял ее в руки, грея ладони о теплую керамику.

Многие говорят – Тория уже не та, что была раньше. Минули века расцвета и великих исследований космоса. Прошло время разведчиков и мастеров боевых исскусств. Последние школы Солнца выпускают лишь несколько десятков учеников, а единственная школа Звезд с трудом набирает в ученики единицы. Даже ритуалы тени и совершеннолетия проходят не все – мало кому вообще отзываются великие Духи.

Время правления Эхайона  лишь подвело жирную черту под незаметным ранее общим упадком. «Железное Солнце», как прозвали его на колониях, делал, что мог, из последних сил сохраняя остатки старой самобытности. Он закрывал границы, прижимал подчиненные народы, душил поднимающиеся религиозные организации, но… недостаточно.

Сиетт-Лэ Эхайон был убит вскоре после коронации своего единственного сына Алльеяра. Говорят, что в тот день он отправлялся в школу Звезд, где намеревался договориться об увеличении числа учеников. Темные боевые искусства всегда манили его, и он считал не справедливым столь сильное увядание этой стороны знаний. Говорят, Эхайон хотел лично пройти обучение в школе, чтобы тоже стать наставником, направлять своего внука по жизни и не допустить ошибок воспитания в прошлом. Но…  его шаттл разбился на полпути, а обломки затерялись в непролазных торийских лесах и топях. Тело «Железного Солнца» так и не нашли. Как и виновных в случившейся неполадке.

Молодой Лоатт-Лэ Алльеяр остался на Престоле без поддержки отца, один на один с хищными кланами, вдруг почуявшими привкус свободы от долгой удушливой руки прошлого Величества. Ему помогал лишь единственный Учитель и друг, воспитавший его в убеждениях «светлых», и молодая супруга, по странным причинам нелюбимая половиной кланов. Считалось, что она совратила Алльеяра, вопреки всем обычаям подстроив их первую встречу наедине. Как младшая племянница главы клана, куда королевское семейство явилось на смотрины, она вообще не должна была попадаться тогда еще будущему правителю на глаза. Не говоря уже о том, что в свои несовершеннолетние годы она еще не имела права претендовать на супружество. Тем более втихаря переспать с наследником Престола.

Лаккомо много наслушался грязных историй про свою мать. Ее не любили и презирали. Придворные и неслучившиеся невесты шептались вслед. Ее обзывали за глаза, считали, что дъерки нашептывают в уши и  склоняют к порокам. Но мать игнорировала все слухи, и с достоинством истинной знати не боялась появляться у всех на глазах. Она стала верной спутницей своего мужа, которая помогала ему прислушиваться к дворцовым Теням, переводя их слова и неспешно вытачивая из него сильного правителя.

Вице-король жалел, что не знал свою мать лично. Все истории о ней Лаккомо почерпнул от расказов Теней, иногда в детстве заслушиваясь ими как сказками. По непонятной причине мать скончалась при родах. Ее не смогли, или не захотели реанмировать, оставив короля Алльеяра с новорожденными близнецамии.

Она попросила назвать их — Лаккомо и Эйнаор. Невиданный ранее случай — никогда еще в правящей семье Лазурного Престола не рождались двое близнецов-наследников. Рассказывали, что мать до последнего держала количество вынашиваемых детей в тайне, отказываясь даже от дворцовых врачей. О близнецах знал только отец и Учитель. И неизвестно, сколько покушений на нее бы случилось, узнай о паре сыновей вся империя.

Теперь же Тория и ее колонии пожинали плоды потерянного контроля. Вопреки клановым надеждам братья не стали делить Лазурный Престол. Более того, они нашли законный и удобный компромис. Случаи двух правящих братьев встречались в Торийской истории и Лаккомо с Эйнаором воспользовались прошлым прецедентом.

Так у империи вновь появился Алиетт-Ле – «Солнце по ту сторону». Или «теневое Солнце», как переводили на новый лад. Далекая звезда, озаряющая своим недремлющим оком родной народ и охряняющая его покой в непроглядной ночи.

Лаккомо обернулся на тихие шаги. Хозяин ресторана принес его ужин. Золотистые, чуть пожренные с тонкой крочкой морепродукты и маринованные деликатесные моллюски, скрученные по форме улитки и разложенные в листьях салата на простой деревянной дощечке.

— Приятного аппетита, Ваше Величество, — кивнув, пожелал мужчина.

— Спасибо, Сайто, — ответил Лаккомо, улыбнувшись и взяв длинную тонкую вилку с парой зубьев.

Хозяин удалился, больше не мешая. Уже много лет он принимал Алиетт-Лэ как старого знакомого и ужин в прибрежном ресторане давно стал их личной традицией.

Но чего только стоило приучить торийскую общественность к тому, что они с братом не похожи на всех предыдущих правителей… Они не сидели безвылазно в Солнечном Дворце, часто появляясь на улицах Тории. Не оставляли в своем окружении бесполезных придворных, озадачив каждого работать на общее благо Империи. Братья даже не планировали пока проводить смотрины среди кланов и обзаводиться супругами, что вызывало отдельные злые слухи в свое время.

Забавно, как многое могут придумать завистливые люди.

А ведь никто из братьев просто не представлял рядом с собой кого-то чужого. Лаккомо редко появлялся на планете, и большую часть времени проводил в космосе на мостике родного корабля. Женщинам там не место, а заводить супругу ради наследников Алиетт-Лэ не позволяла гордость. Эйнаор же наоборот, практически не выезжал из Солнечного Дворца в чужие поместья, регулярно отбиваясь от навязчивых предложений о браке и порой откровенно прячась от предложений за кучей работы.

Отдохнуть и почувствовать себя по-настоящему свободно братья могли только оставаясь друг с другом наедине. Лаккомо обожал и ценил вечера, когда они тихо собирались в маленькой гостиной, как в молодости, за чашкой теплого чая или легкого спиртного. Иногда им даже не нужно было ничего говорить, мимолетные образы прошлого скользили по братской связке, вызывая то улыбку, то тень накатившей тоски. Именно в такие моменты каждый из них понимал, что роднее и ближе у них никого больше нет. Знали, но ничего не могли сделать.

— Ты стареешь, брат, — как-то однажды во время такой встречи сказал Эйнаор.

Как обычно, тогда они вдвоем собрались в личной гостиной. Глубокой ночью, под тихий трекс огня в камине и прохладный ветерок, задувающий в высокое окно со стороны Нефритовой Горы. Редкий случай, когда Лаккомо избавился от привычного кителя, переодевшись в легкие шелковые вещи, а Эйнаор сбросил тяжелые королевские мантии.

— Я знаю, — тихо прошептал Лаккомо.

Без церемониального облачения Эйнаор выглядел еще моложе, чем являлся. Почти не изменившись, на вид оставаясь тем же самым тридцатилетним юношей, как во время коронации. Только взгляд с годами становился острее и тяжелее, хороня под замком все больше тайн, до которых Лаккомо уже не мог достучаться. А в остальном Эйнаор никогда не изменял себя. Ему по-прежнему нравились просторные шелковые туники с поблескивающей перламутровой вышивкой, он по-прежнему в быту любил только молодой и юношеский стиль, до тошноты уставая от королевского пафоса в работе. По-прежнему не отращивал длинные волосы, хотя по всем жреческим канонам имен на то полное право. Эйнаор огнаничился только удовлетворительным минимумом, отпустив волосы до плеч и часто подбирая непослушные пряди тонким ободком.

Отчего казался еще моложе и вызывал у Лаккомо улыбку со стойким желанием его защищать.

— Твоя работа наверху тебя убивает, — чуть склонив голову, сказал Эйнаор, держа у лица большую чашку чая и глядя с редкой тоской.

Чем больше проходило времени, тем больнее Эйнаору было смотреть на Лаккомо. Словно искаженное отражение в зеркале, старший брат менялся с каждым годом, теряя молодость и легкость, превращясь в холоднокровное приложение к собственному кораблю. Возраст добавлял свое, и черты лица Лаккомо заострялись, а бесконечные полеты и войны забирали последние эмоции.

— Останься, — тихо попросил Эйнаор уже в который раз, вкладывая в одно короткое слово больше, чем мог бы попросить.

— Не могу, — в который раз ответил Лаккомо. Легкая улыбка, с которой он смотрел на брата, вновь угасла, поддавшись всплывшим воспоминаниям. – Кроме меня никто не будет этим заниматься.

— Я найду, — попытался начать Эйнаор.

— Не стоит…

И раз за разом Лаккомо отказывал, обычно улетая на следующий день, зная, что его будет разрывать тоска, а братская связка вновь натянется до боли. Но только там, наверху, на борту своего корабля Лаккомо мог лучше всего защитить брата от любых проблем. Какими бы они не были, и кто бы их не доставлял.

А желающих хватало.

Даже родные торийские колонии поначалу доставили свою обязательную порцию проблем. Именно благодаря им Лаккомо стал тем, что сейчас боятся и ненавидят даже сторонние Федералы – палачом Тории.

Ведь как некрасиво получилось — после мягкой политки отца многие далекие кланы почему-то решили, что молодые братья еще более наивны и терпимы к их действиям. В первые же годы после коронации Эйнаора как Лоатт-Лэ колонии попытались продавить свои права. Настоять на повышении собственного статуса, смягчении отношений с Федерацией, вплоть до полноценного слияния, даже выдвигали предложение о смене пирамиды власти и введении на самой Тории аналога личного Сената.

Лаккомо эта тенденция не понравилась и разозлила. Эйнаор тоже согласился с его выводами, решив, что с такими колониями и внешних врагов не надо. Ситуацию нельзя было затягивать — любое промедление ослабляло власть и силу династии. Отец в свое время боялся жестких мер против вроде бы ни в чем не повинных кланов, но Лаккомо радикально освободил Зотолой Престол от отвественности. Как Алиетт-Лэ и вице-король он законно и официально попросил брата «разделить зоны влияния». Тем самым получив сомнительные и протестующие колонии под свою личную ответственность.

— Ваши действия незаконны, Ваше Величество! – как-то давно возмущался глава крупного клана. Узнав о решении молодого Эйнаора, этот представительный, рослый и крепкий столетний мужчина сразу же лично явился в Солнечный Дворец на Торию, чтобы побеседовать.

Как же… Побеседовать он явился.

— Это возмутительно! – громко на весь малый тронный зал заявил глава клана. От негодования и ярости он даже вынужден был крепко схватиться за края своей длинной церемониальной мантии. В обычное время его осанке, величественности и крепости вида можно было даже позавидовать.

Но тогда, стоя на пару ступеней ниже подиума с Престолом, с едва подергивающимся глазом и быстро пульсирующей жилкой на виске глава клана выглядел жалко. Весь лоск слетел от возмущения, а грозный взгляд, которым он привык у себя дома одергивать молодых зазнавшихся потомков, на венценосных братьев не действовал.

Занятно. На что он надеялся? Или ожидал, что его возраст и командный тон подействует и как-то отрезвит молодых королей? И если хотя бы Эйнаор уже видел этого мужчину единожды во время принесения пресяги короне, то Лаккомо знал о нем исключительно по досье и фактам в документах. Которые не радовали.

— Что же именно Вас возмущает? – мягко и даже с любовью к своему подданному спросил Эйнаор, расслабленно и терпеливо сидя на золотом троне в богатой и обязательной к приему мантии и тонким ажурным ободком на голове, заменяющим корону.

Брат умел манипулировать словами и голосом, чтобы добиться желаемого результата от собеседника. Вот и тогда, одной фразой он выбесил своего клановца еще больше.

— Что именно?! Ваше Величество, никогда еще за все время существования нашего народа Тория не позволяла себе дробить территории! Это неправильно! Империя должна оставаться цельной. А своим решением вы фактически отсекаете нас от подданства короне!

— Патронажа короны, вы хотели сказать? – уточнил Эйнаор, незаметно для клановца дрогнув уголком губ. Стоя сбоку и вольно опираясь локтем на Престол, Лаккомо лишь по связке уловил братскую иронию и ухмылку. – Я лишаю вас патронажа и защиты короны?

— И это в том числе, — согласившись, кивнул глава клана. От злобы у него даже заходили ходуном желваки. – Ваше решение недальновидно. Что станет с колониями, когда власть перейдет вашим сыновьям? Неужели вы вознамерились поделить нашу империю и тем самым ослабить, породив дробление? Где станет колониальный центр? У Алиетт-Лэ, насколько мне известно, нет своего центра, кроме собственного корабля. Или его престол, под который мы Вашим велением попадаем, будет капитанский мостик?

Лаккомо вздохнул и мысленно успокоил тихо подкипающего брата. За последнее время они выслушали немало подобных изречений. И если критику в свой адрес Эйнаор принимал с абсолютно непрошибаемым лицом и волей, то слова в адрес брата и его космического местообитания словно дергали его за особо чувствительный нерв.

— Что случится с нашей империей, если ваши мнения разойдутся? – продолжал вещать клановец. Теперь его уже однозначно понесло. – Как нам предстоит действовать в таком случае? Подчиняться Лазурному Престолу или вашему брату? А что если он поведет нас на войну? Против Федерации или сторонних видов? Что если в династии начнутся дрязги и войны за старшенство? Колонии всегда поддерживали только Лазурный Престол и стояли на страже традиций и установленных порядков! Мы знаем, что ожидать от Престола и можем давать Вам советы для лучшего управления единым государством. Но не знаем, что ожидать от Алиетт-Лэ, чья задача заключается в обесепчении силовой поддержки империи! Фактически в управлении военных сил. Или наши колонии теперь будут кормовым придатком к армии? Ваше Величество! Является ли это решение вашим личным? Что если ваш брат…?

Эйнаор не дал ему договорить.

— Довольно. Мое слово – закон для вас. Я доверяю своему брату.

Глава клана осекся, словно от ментальной оплеухи. Возмущение перешло в раздражение, но под взглядом Лоатт-Лэ он просто не мог больше добавить ни слова. Хотел, знал что сказать, но не мог. Отчего начал приходить в ярость.

— И напоминаю еще раз, — продолжал Эйнаор. – Что отныне ваша колония попадает в распоряжение Алиетт-Лэ. Он – моя правая рука. И все его действия осуществляются с одобрения Лазурного Престола и не нуждаются в уточнении и апелляции.

Лаккомо тогда поборол желание положить руку на плечо Эйнаору, но знал, что после аудиенции брата придется успокаивать. Такие беседы ему пока давались тяжело.

— Это всё? – краснея от злости и чувства униженной гордыни, переспросил, стиснув зубы, глава клана.

— Да, — вместо Эйнаора взял слово Лаккомо, отлипая от Престола, выпрямляясь и складывая руки за спиной. – Дабы не вынуждать вас явлением ко мне на корабль все дальнейшие переговоры я проведу на Вашей территории.

В тот же день глава клана покинул Торию и вернулся в свой мир, а Лаккомо углубился в изучение личного досье своего нового вассала. После него был еще один недовольный, за ним следующий. Никогда раньше главы кланов так оперативно не являлись в столицу. Лишь немногоие высказывали легкую настороженность и просили аудиенции самого Алиетт-Лэ. Большинство же – пытались противиться воле Эйнаора и напоминать о своем влиянии на Лазурный Престол.

С такими у Лаккомо прошел отдельный разговор.

Он знал, что отец не одобрил бы подобные меры. Но время покладистого Престола прошло, а Тория и без того начала катиться к упадку, увядая в топком болоте старых традиций, так бережно охраняемых кланами.

Лаккомо явился в звездную систему одной из таких ярых колоний. Его наличие там откровенно терпели, а политику Лазурного Престола давно перестали одобрять. Безнаказанность подпитывала их протест, и с момента восхождения на трон братьев колония почти в открытую начала саботировать приказы.

— С вами говорит командир корабля «Стремительного» и Алиетт-Лэ Лазурного Престола, — стоя на мостике, и сложив руки за спиной, вещал Лаккомо по связи главе клана. Тогда еще юный, лишь пару лет назад получивший венец власти.

Клан этой колонии его не любил. Ровно как презрительно относился к указам Лазурного Престола. Древняя ветвь колонистов когда-то давно отделилась от правящей династии и хранила в себе остатки королевских кровей. Считается, что около пары тысяч назад клан самостоятельно покинул родной мир и ушел на другую планету, расширять границы и возможности торийской империи. Этот факт истории последнее время давал клану много поблажек и излишнюю смелость в высказываниях. А после фактической коронации Лаккомо как Алиетт-Лэ и причастности к Престолу клан активно стал подавать идеи о рассмотрении так же своих наследников в качестве претендентов на корону. «Если в династии начался такой беспредел и Престолом теперь правят два брата, то почему бы не поменять вообще выборную систему?»

Но ведь это только считается, что они ушли добровольно. А исходные архивы в Солнечном Дворце, доступные только правителям, говорят совсем о другом. Когда-то клан пощадили за измену и изгнали с Тории. И вот снова все возвращается в старое русло.

— За разжигание гражданских распрей, внесения провокационных идей в массы, а так же открытое высказывание недовения правящей династии я, от лица Лазурного Престола, вынужден вынести вам приговор.

— Ну и куда уже дальше вы нас пошлете, Ваше Величество? – иронично и обманчиво по-старчески устало спросил глава клана, вещая из своего кабинета.

Но Лаккомо тогдая явился не для общения.

— Ваше положение отягощается спонсированием и укреплением жречества. Хотя вам известно, что любая религия запрещена в Империи. Так же ваш клан обвиняется в пособничестве Федерации и переправлении национальных достояний Тории на сторону.

— Людям нужно во что-то верить, если их не может защитить родная корона, — флегматично пожал плечами глава клана.

— И наконец, — продолжал Лаккомо как ни в чем не бывало, — Лично Вы обвиняетесь в агитации других колоний к сепаратизму и свержению правящей династии.

— У нас не древние века, Ваше Величество. Федерация и так почти подмяла нас. Какой смысл удерживать автономию, — он был слишком спокоен, как всегда, как при всех личных встречах. Абсолютно уверенный в себе и тем самым наиболее проблемный и коварный член любого собрания. Его идеи слишком глубоко оседали в головах слушателей и других кланов. Ему крайне легко было бы стать новым лидером Тории, вопреки всем традициям и порядкам, и потом уничтожить империю как саму суть. Или изменить ее до неузнаваемости.

Он был крайне опасен для короны и Тории. Как вирус, посторонний и разрушающий элемент целой системы. Многие уже стоят на его стороне, не понимая пугубность его высказываний, а сколько недовольства поднимется, если с ним что-то случится… Даже вся колония почти наверняка пойдет войной протеста против Тории, желая отомстить за лидера.

Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

…Первый выбор всегда дается тяжело.

— За все вышеозвученное от имени Лазурного Престола я, Лаккомо Сан-Вэйв, приговариваю вас к смертной казни. Мое решение однозначно и не подлежит обжалованию и обсуждению. Если лично у Вас имеется последнее слово, я готов выслушать его под протокол.

Глава клана лишь дернул бровью, слабый жест, прорвавшийся через идеальную маску непоколебимости. Он все еще не верил, что молодой правитель рискнул озвучить ему такой приговор.

— Вас ожидать у меня лично, или пришлете своих карателей? – только лишь спросил глава клана.

Интересно, собирался ли он податься в бега? Мог бы попытаться, узнав, что с флагмана вылетел шаттл.

— Нет, — сухо ответил Лаккомо. – Я приведу приговор в исполнение со своего корабля.

И только тогда глаза главы клана удивленно расширились, когда до него дошел смысл сказанных слов. Когда он понял, почему Его Величество явился на флагмане. Когда вспомнил все нюансы высказанных фраз, и понял, кого на самом деле обвинял Алиетт-Лэ.

— Вы не посмеете! – поддался вперед на экране глава клана. Только сейчас, проявив свое настоящее лицо и эмоции, он выглядел запуганно и загнанно. Он хотел не верить, но глядя в глаза Алиетт-Лэ, понял, пожалуй, самое худшее. Лаккомо был действительно не наигранно спокоен.

— Время Вашего последнего слова истекло, — ответил Лаккомо, кладя руку на приборную панель с заготовленными заранее командами. – Да будет гладок ваш путь к Нефритовой Горе.

Одно лишь нажатие на экран приборной панели и подтверждающее ментальное согласие системе, как корабль дальше все сделал автоматчески. Разгорелись на высокой мощности силовые магистрали, с тихим гулом в недрах центральных кристаллов стал накапливаться заряд. Несколько бесконечных секунд, почти как перед прыжком, когда затаив дыхание ждали все, а техники следили за первым тестом системы.

Выстрел пронзил планету тончайшей ослепительной иглой. Вспыхнувшей, застывшей на миг и потом угасшей, казалось, без последствий. Только связь с главой клана оборвалась. А внизу на планете белеющим раскаленным кольцом стало медленно растекаться пламя, оставляя золотистые огненные всполохи, с высоты орбиты, разрастающиеся по поверхности, как узоры.

Завораживающее красотой зрелище. Страшное, но безумно прекрасное.  Насколько прекрасна может выглядеть тишина расползающейся смерти.

В тот момент Лаккомо узнал, как звучит покой. Он переживал, что мог испугаться подобного вида, что совершенное действо сильно пошатнет его и сломает, но нет. Справедливость перекрыла чувство страха и совести, а моральное успокоение лишь еще больше подтвердило правильность совершенного поступка.

Правда, с того дня Лаккомо все же стал смотреть на мир иначе. Близкие и дорогие люди стали на порядки ценнее всех остальных. Их жизнь и благополучие вышли за рамки сравнений и никогда не вставали на общую чашу весов. Мнения же самого народа в его адрес радикально разделились. Одни выступили в поддержку и с готовностью встали на его сторону. Другие стали бояться и затаились. Тех же, кто пытался его открыто ненавидеть, Лаккомо хладнокровно уничтожил со временем.

Чистка родной нации продлилась почти десятилетие, но в итоге кланы пришли к полной лояльности. Алиетт-Лэ уважали и опасались в колониях, на Тории его искренне обожали, а выпускники Академии считали честью попасть на службу на его «Стремительный». Как так получилось – для Лаккомо до сих пор оставалось загадкой.

И на фоне всего происходящего на родной территории всегда неотделимой частью работы давила обязанность, возложенная Федерацией. Бестолковая нужда, как оковы, в которые Алиетт-Лэ влез добровольно, надеясь так избежать куда больших проблем.

Лаккомо наполнил свою чашку оставшимся чаем и задумчиво посмотрел на коммуникатор на браслете. Мелкие значки услужливо показывали доступ к внутренней сети Тории, а так же активный зеленый огонек брата. Его коммуникатор тоже был включен, но как обычно он мог оказаться сейчас на совещании или переговорах.

Пару минут Лаккомо просто смотрел на зеленый значок, не решаясь как-то дать о себе знать. Если бы Эйнаор был свободен – он бы увидел его в сети и написал бы первым. А так…

Все же решив, Лаккомо вызвал мелкую проекцию клавиатуры на ладонь и написал до сухости кратко:

«Буду дома трое суток. Если свободен – пиши».

Короткий жест. Отправка сообщения. А дальше только тянущее за душу ожидание.

Лаккомо не надеялся получить ответ быстро. Все же по ментальной связке брат ощущался где-то далеко и вовсе не во дворце. В лучшем случае в соседнем клане на планете. А эти поездки обычно быстро не заканчиваются.

Алиетт-Лэ неспеша допивал последнюю чашку, оттягивая время возвращения на корабль, когда вдруг коммуникатор коротко пиликнул.

«Вернусь сегодня же! Встречаемся во Дворце. Не улетай наверх, дождись. Пожалуйста».

И словно какой-то тяжелый камень упал с души, сброшенный парой простых слов. Где-то в глубине протестовала логика и приличие, Лаккомо понимал, что только что сорвал брата с места. Где-то будет возмущаться глава клана, а самому Эйнаору придется придумывать оправдания, почему он срочно обязан вернуться. К тому же Лаккомо очень не хотел возвращаться во Дворец, где его могла безрадостно встретить придворная дальняя родня, но…

Одно это слово «пожалуйста» заставило забыть и отмахнуться от норм приличия, долга и безгливой неприязни. Когда брат просил Так – Лаккомо не в силах был отказать.

Хотя во Дворец идти раньше времени все равно не хотелось. Но ведь столица одним этим золотым зданием не ограничена, и Алиетт-Лэ улыбнулся, допивая чай. До вечера было еще много времени, а лица горожан выглядели куда приятнее знакомых придворных рож. Разве что, излишнего внимания сейчас не хотелось, но то был лишний повод вспомнить уроки родного Наставника.

Лаккомо отставил пустую чашку и быстрым жестом взъерошил обычно приглаженные волосы. После чего поднялся, снял рабочий китель и небрежно закинул его на плечо, скрывая в складках королевские регалии. Закатанные рукава рубашки, измененная осанка и совсем немного воздействия на личный фон завершили изменения привычного облика. Люди на улицах обычно не присматриваются друг к другу, большинство их них заняты своими мыслями и проблемами. А если смотреть вскользь, то многое пропускается мимо.

Уже через минуту из портового ресторанчика небрежной походкой вышел обычный клиент. От горожан его не отличало ничто. Ни одежда, ни манера держаться. Только редкие прохожие замечали улыбку ностальгии на лице мужчины. Словно он, наконец, вернулся издалека домой. Но мало ли таких было, сыновей Тории, уходящих надолго в неизвестные просторы космоса. Везло, если они возвращались. И счастье – если они могли вновь вдохнуть родной воздух, всегда отдающий запахом дождя, сочной листвы и едва уловимым ароматом цветов.